оглавление

вернуться назад

ГЕНЕРАЛ АРМИИ М.А.ГАРЕЕВ НЕ ПРИЕМЛЕТ ФАКТЫ И ПРОДОЛЖАЕТ ТИРАЖИРОВАТЬ МИФЫ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ⁸⁵

Скрывать правду о войне — это значит предавать память погибших.
Б. Васильев

Газета «Красная Звезда» опубликовала обширную статью доктора исторических наук М. Гареева «Битва на Халхин-Голе»⁸⁶. Будучи приуроченной к 60-й годовщине победы советских войск над японскими милитаристами, она явилась к тому же запоздалым ответом на наши критические замечания «Во всем ли прав историк генерал армии М.А. Гареев?»⁸⁷.
Прочитав статью Гареева, стало ясно, что он, допустив не делающие ему чести оскорбления и бездоказательные обвинения в адрес своих оппонентов, произведя зачастую сомнительные передергивания с подменой рассматриваемых вопросов, а также пользуясь тем, что большинство читателей «Красной Звезды» ознакомиться с нашими замечаниями (в силу ограниченного тиража журнала) возможности не имело, умышленно «забыл» сообщить, что эти материалы были посвящены персональной критике историка М. Гареева.
В нашей статье были разобраны неточные толкования (изложенные в журнале «Мужество») ряда исторических событий, связанных с участием в них Г.К. Жукова. Что же касается последнего, то комментарии о его деятельности проводились нами (за малым исключением) только по приведенным Гареевым эпизодам, достоверность которых или вызывала сомнения, или просто была не верна. При этом следует подчеркнуть, что за обозначенные Гареевым рамки обсуждаемых тем мы не выходили.
Теперь же Гареев, скромно уйдя как бы в тень, не ответив практически на десятки поставленных ему вопросов, ничего лучше не придумал, как представить нас авторами, якобы специально занимающимися только критикой Жукова, но не оценок Гареева. Поэтому не случайно на восьми полных столбцах газетной полосы название нашей статьи он вполне сознательно не упоминает.
Изучив статью Гареева и ознакомившись с другими его работами и критическими разборами, я пришел к выводу, что под «знаменем» Президента Академии военных наук сплотилась довольно тесная команда историков-единомышленников, которые слепо следуют отжившим идеологическим догмам в ущерб исторической правде. Основные усилия этой корпоративной группы обращены в основном на защиту созданных ранее мифов «аксиомной истории» и других мистификаций.
Вот пример, характеризующий уровень «творческих отношений» внутри этой команды, когда один академик, уподобившись герою крыловской басни, не стесняясь, нахваливает другого академика, но уже Президента: «... Сошлюсь на авторитет самого выдающегося (как у Крылова: «Уж сколько лет твердили миру, что лесть...» и т.д. — B.C.) исследователя и пропагандиста полководческого дарования Георгия Константиновича Жукова генерала армии Махмута Ахметовича Гареева, который считает меня в этом отношении стоящим с ним в одном ряду» (академик, видимо, не знал, что Гареев искусство логично выстраивать творческие шеренги и ряды по заслугам должным образом еще не освоил, что он и признал в своей статье, говоря о генерал-полковнике Г.М. Штерне).
Автор этого «panagyrikos Logos» — В.А. Анфилов, кстати, тот, который недавно в достаточно спорной статье «Новая версия» и реальность»⁸⁸ назвав себя «беспристрастно смотрящим на Сталина», сделал вдруг удивительный вывод, что он (Сталин) оказывается «выдающийся государственный деятель»(!).
Такую оценку дает военный историк, отлично знающий, что этот «деятель» повинен в преступной беспечности накануне войны 1941-1945 гг. (итогом которой явились многомиллионные потери личного состава армии и народа), до этого организовавший массовые репрессии.
Между прочим, В.А. Анфилов в последнее время в телевизионных интервью и на страницах газет почему-то вместо обсуждения исторических событий на основе конкретных архивных и др. документов, все чаще и чаще прибегает к неубедительному методу пересказа бесед с Г.К. Жуковым, в ходе которых последний ему, якобы, что-то сказал: «...Как рассказывал мне маршал Жуков»⁸⁹ и др. Тем самым телезрителям и читателям предлагается верить только на слово маршала без каких-либо документальных подтверждений. Однако при внимательном изучении мемуаров Жукова «Воспоминания и размышления» и его многочисленных интервью в 60-70-е годы выяснилось, что маршал с фактическими материалами обращался более чем вольно, придавая им выгодную для себя интерпретацию, порой просто не соответствующую действительности (несколько подобных примеров приводятся в настоящей статье).
Поэтому любая попытка, сколь ни мала б она была, документально уточнить или опровергнуть отдельные положения и факты, неверно или неточно трактуемые даже в наши дни сторонниками гареевских взглядов, немедленно встречает грубый, безапелляционный отпор из лагеря «правоверных» историков-ортодоксов.
Методика эта четко отработана и проста как водопроводная труба: на такого «ослушника», навалившись всем хором, тут же навешивают стандартный набор ярлыков из большевистско-митингового лексикона: «ниспровергатель!», «не приемлет нашу Победу!», «не переживает!», «не патриот!» и прочее антинаучное и бездоказательное словоблудие.
В таких спорах эта «когорта» историков, успев первыми назвать себя «патриотами», как бы дает понять собеседнику (оппоненту), что тот «типичное не то, не наш» и т. п. Естественно, что и лидер «патриотов» генерал Гареев использовал тот же методический подход в своей статье «Битва на Халхин-Голе».
Однако вопрос с понятием «патриот» далеко не так прост. В дореволюционной России избегали употреблять слово «патриот», «патриотизм» и тому подобные словосочетания. Исполнение долга перед Государем, народом и государством никогда не именовалось «патриотическим», поскольку это деяние всегда было само собой разумеющимся, не требовавшим рекламы. Внутренним же контролером поведения нравственного человека во всех случаях жизни была совесть. Этим же руководствовался, например, и великий русский мыслитель В. Соловьев, публикуя свои знаменитые «Ступени» социально-общественных отношений общества в России. Последнюю, 5-ю («патриотизм»), он назвал самой опасной, учитывая, в том числе, вредное явление «квасного плана» («патриотизма»), тормозящее поступательное развитие общества и др.
В силу этого мы, прилагая все силы для объективного («совестливого»!) анализа исторических документов, исходили из верного понимания вышесказанных положений. Поэтому все некорректные намеки в наш адрес на «непатриотизм» и др. я отметаю как надуманные, антинаучные и к нам не имеющие никакого отношения.
Прежде чем перейти к конкретным опровержениям необоснованных обвинений, выдвинутым Гареевым в наш адрес, следует уточнить моральные позиции сторон. В разделе статьи, злобно обозначенной «Победа и ее ниспровергатели», Гареев, ошибочно считая, что «выдающемуся исследователю» все дозволено, пренебрег элементарными нормами приличия, и нарушая общепринятые цивилизованные правила рецензирования и общения между интеллигентными людьми (естественно, если он себя таковым считает), не постеснялся включить абзац (прямо намекая на нас, больше не на кого), который иначе как постыдным не назовешь: «В этом больше всего упражняются те, кто не приемлет нашу победу в Великой Отечественной войне, обиженные судьбой амбициозные личности, исходящие из корпоративных, семейных и других далеких от науки интересов». Уверен, еще несколько лет назад такое доносительство со стороны Президента Академии военных наук было бы услышано в компетентных органах, и его оппоненты загремели бы на нары...
Поэтому клеветническую фразу — «не приемлет нашу победу» — я, имея на то полное моральное право, комментировать не собираюсь — пусть она остается на совести лауреата Государственной премии РФ в области военной истории. Да и «судьбой» мы не обижены, так как следов «амбициозности», кроме Гареева, у нас пока никто не обнаружил.
Что касается наших моральных позиций и оценок происшедших событий войны, то в их основе заложено не восхваление какого-либо специально выбранного военачальника, а прежде всего глубочайшее сострадание к погибшим нашим воинам и искреннее желание добиться того, чтобы были названы действительные потери наших войск (теперь уже только их верный порядок цифр) и четко определены истинные виновники былых трагедий. Если короче — народу надо сказать всю правду, объяснить нашим вдовьим бабушкам в деревнях, почему из десяти призванных на войну в лучшем случае возвращался один. Простые люди давно и раньше конъюнктурных историков поняли и осознали, что за всеми псевдотеоретическими схватками как бы незримо стоят миллионы и миллионы погибших участников войн и вооруженных конфликтов, задавая из своей неземной обители вопрос, который многие из выживших, к сожалению, как бы не слышат: «Когда же Вы расскажете народу о войне Правду и покажете ее такой, какой видели ее мы и какой она была на самом деле?».
Уверен, что давно пора операциям наших войск в этих вооруженных конфликтах и особенно в Великой Отечественной войне дать более объективные оценки вне зависимости от их успеха или неудач, реальных результатов, не оглядываясь при этом на авторитет конкретных военачальников.
Поэтому неприемлемы попытки определенных групп историков по прошествии более чем полвека после окончания Великой Отечественной войны продолжать морочить своему народу голову, пытаясь скрывать и заглаживать различными, порой нечистоплотными способами трагические факты его истории, фальсифицируя их и прикрывая эту аморальную ложь «патриотизмом».
Вызывают возражение попытки построить «причесанную» схему боевых операций в войне, обусловив ее сфальсифицированными «нормальными» потерями наших войск и снабдив, зачастую неоправданно комплиментарными оценками действия отдельных военачальников.
Вместе с тем, реально оценивая состояние отечественной историографии, не трудно предположить, что подобную объективную оценку, скорее всего, сделает в основном уже следующее поколение историков, не зараженное на генном уровне идеологическими и ведомственными пристрастиями. Что же касается нас, то свой, безусловно, незначительный вклад в уточнение отдельных эпизодов победной битвы над врагом, мы считаем делом нашей Совести и Чести.
Исходя именно из этих позиций, и была написана статья «Во всем ли прав историк генерал армии М.А. Гареев?». И хотя, как теперь вдруг стало известно, спор предстоит вести с «самым выдающимся исследователем и пропагандистом полководческого дарования Жукова», авторская позиция не изменилась («испуг» планом работ не предусмотрен), и ничего не «ниспровергая», М. Гарееву будут даны объективные, документально подтвержденные опровержения по всем несправедливым выпадам как в адрес его оппонентов, так и по оценкам некоторых событий Великой Отечественной войны.
Поэтому на суд заинтересованных читателей предлагаются следующие возражения и комментарии к статье доктора исторических наук М. Гареева «Битва на Халхин-Голе». К сожалению, следует отметить, что он не опроверг практически ни одного из наших возражений, привел только точную хронологию халхингольской битвы (не найдя в ней никаких недостатков и сделав более чем спорные выводы о ее значимости); необъективно прокомментировал деятельность Г.М. Штерна, особенности «каллиграфического почерка» Г.К. Жукова; штурм Зееловских высот и др. Заканчивается этот, во многом неточный, а местами просто неверный анализ оскорблениями оппонентов по отработанной десятилетиям «совковой» методике.
Так что давайте вместе, уважаемые читатели, разберемся, что в статье «Битва за Халхин-Гол» достоверно, а что таковым не является. Априори уступая Гарееву первое место на подиуме в словесной перепалке, попытаюсь вернуть себе преимущество, опираясь, главным образом, на историко-архивные документы.

I

Так как нашу статью многие не читали, то сообщаю: оценивая сражение на р. Халхин-Гол, мы ни словом не обмолвились о каких-либо сомнениях в его конечном, победном завершении. Однако отметили, что битва эта на самом деле была не такая уж простая (не «под фанфары») — начиная ее, войска Красной Армии не имели еще достаточного боевого опыта. В должной мере не имел его и Г.К. Жуков. Опыт этот, как войска, так и Г.К. Жуков начали приобретать уже в ходе очень напряженных боев. Вопреки бравурным утверждениям М.А. Гареева, только после завершения этой битвы И.В. Сталин посчитал возможным сказать Г.К. Жукову: «Теперь у Вас есть боевой опыт» (значит «до того» его не было! — B.C.)⁹⁰. Мы же, изучая ход боевых действий на р. Халхин-Гол, без труда заметили, что при их описании допускается «недостаточно объективный подход», и в ходе боев на монгольских просторах все было «далеко не так красиво». Вот и вся «критика». Нет даже следов оценок «всего хода сражения с обратными знаками», как нет и намека «извратить» и «переиначить» ход этих событий. Это все от лукавого и попахивает подлогом (как говорят — «с больной головы на здоровую»). Гареев же весь акцент делает на то, что Жуков принимал «смелые» решения. Однако довод этот ущербен по своей сути, ибо полководец должен принимать прежде всего «верные» (правильные) решения (слова «смелые» и «верные» синонимами не являются) и только после этого переходить к решительным и смелым действиям, исходя из реальной обстановки. Ну что, например, «верного» в неподготовленной примитивно-лобовой атаке танковых частей, о подробностях которой Жуков с таким благодушным удовлетворением рассказывает Симонову: «... Им (танковой бригаде Яковлева — B.C.) еще оставалось пройти 60 или 70 километров и они их прошли... И вступили в бой (а это значит — цели не разведаны, тот, кто хоть 10 минут сидел в танке, знает, что «с ходу» в боевом положении командир и механик мало что могут увидеть на поле боя, и определить местоположение противотанковых артиллерийских средств практически не могут — B.C.). Бригада была сильная, около двухсот машин. Она развернулась и пошла (в смысле — ее развернул Жуков и без необходимой подготовки с хода бросил в бой. — B.C.). Понесли очень большие потери от японской (не подавленной! — B.C.) артиллерии, но, повторяю, мы к этому были готовы».
Остановимся. Кто же это «мы»? Танкисты? Конечно, нет — добровольно превращать себя в камикадзе они не хотели. «Готов» был Жуков, ибо так получалось быстрее — дави (кому повезет и кто сумел прорваться к переднему краю) гусеницами, а более тщательной артиллерийской подготовкой, взаимодействием с авиацией заниматься некогда!
Между тем очевидно, что с момента вступления Жукова в командование 57-м корпусом (12 июня 1939 г.) до перехода 2 июля японцев в наступление (а это без малого 3 недели!) возможности организации успешного ведения боевых действий подчиненными частями (в условиях «активной обороны») были использованы комкором не полностью. Поэтому у него и возник вариант бросить в бой «с ходу», без должной подготовки танковые бригады.
Утверждение же Гареева, что в противном случае «задача была бы не выполнима и потери были бы еще большими», несостоятельно из-за отсутствия сколь-нибудь убедительных доказательств, ибо существовали и другие, не столь «скоростные», но более продуманные оптимальные решения этой ситуации (к сожалению, к подобным «обоснованиям» М. Гареев в последнее время стал прибегать непозволительно часто, проявляя тем самым неуважение к читателю). Напротив, в совместном приказе начальника Генштаба и наркома обороны от 12 июля Жукову указывается на очевидные ошибки в действиях корпуса. В последующем Жуков действовал более грамотно.
Но продолжим. Г.К.Жуков: «... Половину личного состава бригада потеряла убитыми и ранеными. И половину машин, даже больше (вот бы узнать сколько, Гареев почему-то эти цифры не приводит. — В, С). Но мы (?! — B.C.) шли на это. Еще большие потери понесли бронебригады, которые поддерживали атаку. Танки горели на моих глазах (вряд ли от этого танкистам было легче! — B.C.). На одном из участков развернулись 36 танков, и вскоре 24 из них уже горели (начали с 67% потерь! — B.C.). Но зато мы раздавили японскую дивизию...»⁹¹. Вот как в стихотворной форме отобразил события тех дней Константин Симонов:

«...Когда бы монумент велели мне
Воздвигнуть всем погибшим здесь, в пустыне,
Я б на гранитной каменной стене
Поставил танк с глазницами пустыми...»⁹².

К сожалению, все это чем-то напоминает лихую кавалерийскую атаку («лавой») в танковом исполнении... И где же тогда следует проливать слезу умиления по поводу «рационального действия» Жукова? Придется выслушать упрек — «товарищи не понимают». И хотя оба мы имеем высшее военное образование, постичь столь «высокие оперативные» задумки не смогли, как не смогли познать и их необходимость. Однако не буду настаивать на своих впечатлениях и уступлю место тем военачальникам, авторитет которых прочен и кто в состоянии разобраться в сложившейся ситуации и дать оценку подобным атакам, грамотно увязав их с элементарными требованиями оперативного искусства. Таким военачальником является Маршал Шапошников, который в совместном приказе с Наркомом обороны (от 12 июля 1939 г.) четко выразил свою мысль: «...действия корпуса... были неправильными...». А вот какая емкая обличительная фраза (там же), несущая глубочайший смысл: «...Мы несем огромные потери в людях, матчасти не столько от противника (приехали! — B.C.), сколько от того, что Вы, командиры, (все это о Жукове! — B.C.) полагаете достаточным только желание и порыв...»».
Может быть, с этого сражения и берет начало очевидный приоритетный постулат Жукова, распространенный им на всю свою последующую военную деятельность — «Любой ценой!». Кстати, кроме Генштаба и НКО подобные оценки хода начальных боевых действий на р. Халхин-Гол давали генерал (впоследствии маршал) Рыбалко и многие другие⁹³.
Однако очевидно, что вторая половина халхингольской операции была проведена организованно и битва закончилась сокрушительным разгромом японских войск.

II

О Г.М. Штерне. Немало усилий приложил М. Гареев, чтобы доказать наличие меньшего боевого опыта у Штерна, чем у Жукова (необходимость подобных изысканий для меня осталась непонятной). Здесь историк Гареев начинает ломиться в открытую дверь.
Кое-как признав, что ставить Штерна в один ряд с Г.И. Куликом и Л.3. Мехлисом «не совсем справедливо» (а собственно почему «не совсем»? Это просто несправедливо!), Гареев все свои очевидные литературно-полемические способности тут же обратил на то, чтобы любыми способами Г.М. Штерна очернить.
Точно зная, что до Халхин-Гола Жуков боевыми действиями соединений и объединений не руководил, а раз так, то и соответствующего боевого опыта иметь не мог, в нашу статью была включена следующая фраза: «Вмешательство Штерна в действия своего подчиненного, еще не имеющего достаточного опыта (имелось в виду, естественно, «боевого» — B.C.) было совершенно оправданным...». Теперь же, вчитываясь в надуманные обвинения в наш адрес, можем с уверенностью сказать — вывод наш был чрезмерно осторожным. К моменту начала халхингольских событий Жуков вообще не имел никакого боевого опыта руководства соединениями и объединениями. Дело в том, что ночные кавалерийские захваты в плен отдельных немецких офицеров в 1-й Мировой войне в составе небольших кавгрупп 10-го драгунского Новгородского полка, как и командование взводом и эскадроном в Гражданскую войну сравнивать с опытом руководства боевыми действиями соединений и объединений нельзя. Умышленное же подчеркивание Гареевым того, что Штерн был «в основном политработником» неубедительно, так как важно какая у командира на плечах голова и как быстро он способен осваивать новые направления работы. Можно много лет, например, командовать дивизией и не демонстрировать способность к дальнейшему продвижению по службе (по научному — «достиг предела некомпетентности»).
Штерн же именно из-за наличия на плечах «ясной головы» в январе 1937 г. был направлен главным военным советником при республиканском правительстве в Испании не для проведения там партсобраний (как, видимо, считает Гареев), а для квалифицированных консультаций при проведении боевых действий как нашими, так и республиканскими подразделениями. Никаких претензий и замечаний за эту почетную работу в течение почти полутора лет он ни от кого не получил, не считая некорректного намека Гареева на неудачный для республиканцев исход боев и якобы (хотя и косвенную) вину в этом Штерна-советника.
И не одной только Самарской кавдивизией он командовал. Сразу же после возвращения из Испании в мае 1938 г. Штерн был назначен на высокую должность начальника штаба ОКДВА (Дальневосточного фронта) надо полагать не за успехи же в политработе. Он успешно провел бои у озера Хасан, командуя 39-м стрелковым корпусом. Но и здесь М. Гареев вопреки фактам умудрился оказаться рядом с ложкой дегтя, утверждая, что управление войск было «дезорганизовано».
Кстати, и эпизод об отсутствии в предполагаемой зоне боевых действий Н.В. Фекленко со своим штабом Гареевым изложен не точно, ибо комдив получил прямое указание от наркома не перемещать штаб корпуса ближе к передовой в район Матат-Сомон.
Вот стенограмма (от 22.5.39) переговоров по телефону с К.Е. Ворошиловым: « (...) Фекленко — Прошу разрешить мне и штабу перейти в Матат-Самон. Ворошилов (штабу корпуса) — Вам и Никишову пока никуда из Улан-Батора не переезжать (выделено мной. — B.C.)»⁹⁴.
Да, недостатки имели место. Это наша традиция. Даже на исходе XX века в Дагестане в ходе боевых действий на КП дивизии толкалось до 7 генералов. Эти недоработки, слишком преувеличенные Гареевым, были и у Штерна, но, далеко не столь «сумбурны». В приказе НКО и Генштаба №0040 от 4.9.38 этим событиям дана совершенно иная оценка: «... японцы были разбиты и выброшены за пределы нашей границы благодаря умелому руководству операциями против японцев т. Штерна... (выделено мной. — B.C.)».
Не «политруку», а командиру Штерну было поручено с сентября 1938 г. командовать 1-й Отдельной Краснознаменной армией.
И не опытному «политработнику», а командиру Штерну доверили в 1939 году возглавлять командование фронтовой группой в составе 1-й и 2-й отдельных Краснознаменных армий, войск ЗабВО и 57-го Особого корпуса Жукова.
Кроме этого, в войне с Финляндией Г.М. Штерн командовал 8-й армией, а с июля 1940 по январь 1941 г. возглавлял Дальневосточный фронт. Затем, между прочим, с момента назначения Жукова начальником Генерального штаба — начальник управления ПВО РККА.
Так что Штерн — не «политработник», как пытается внушить доверчивым читателям Гареев, а крупный военачальник, для определения весомости командного опыта которого необходим не гареевский безмен, а нечто более совершенное. К тому же сравнивать творческие потенциалы Штерна и Жукова никто морального права не имеет, так как жизнь первого в расцвете сил трагически оборвалась в октябре 1941 года, а второй имел возможность показать, на что он способен в течение всей Великой Отечественной войны. Каких же полководческих высот мог бы достичь Штерн, не расстреляй его «бериевская банда» с молчаливого согласия Наркома обороны и начальника Генштаба, теперь уже никто сказать не сможет.
Не убедительны и возражения Гареева о правомочности нашего вопроса — почему Жуков не защитил Штерна при аресте? Мы исходили из того, что Жуков в то время возглавлял Генштаб, являясь начальником Штерна. Но может быть Жуков вообще ни за кого не заступался, такой привычки не имел, и в таком случае мы допустили ошибку? Нет, такие примеры, оказывается, были. Вот один из них: — в 1953 году Жуков вступился за генерала Крюкова В.В., арестованного в 1948 году, обратившись с просьбой передать его заявление в ЦК КПСС:
«ЦК КПСС товарищу Хрущеву Н.С.
Крюкова В.В. знаю с 1931 года как одного из добросовестнейших командиров, храброго в боях против гитлеровских захватчиков. Прошу Вас, Никита Сергеевич, по заявлению Крюкова дать указание. Г. Жуков. 2 июня 1953 года»⁹⁵». Такое указание было дано⁹⁶.
Притворно-наивно Гареев спрашивает: почему бы Штерну не защитить Блюхера? Махмут Ахметович мог бы самостоятельно ответить на свой вопрос — Блюхер был начальником Штерна, а по сложившейся традиции не принято (и нереально), чтобы младший «выручал» старшего.
Еще Гарееву не понравилось, что многое из того, о чем впоследствии рассказывал Жуков Симонову (явно «оправдательная» трактовка событий на Халхин-Голе), авторы справедливо поставили под сомнение ввиду отсутствия каких-либо документов и очевидного расхождения с фактами. Например, в этих беседах Жуков развивал мысль, что у него происходили «столкновения» со Штерном, в ходе которых он якобы опротестовывал ряд указаний, напоминая Штерну его обязанности: только «поддерживать и обеспечивать» его (Жукова) тыл.
Вот как это звучало в изложении Жукова: «Его роль заключалась в том, чтобы в качестве командующего Забайкальским фронтом (эту должность Штерн никогда не занимал! — B.C.) обеспечивать наш тыл...»⁹⁷.
Да, много к тому времени забыл Жуков (а может быть и не забыл?), делая из Штерна эдакого «зам. по тылу». По рассказам же очевидцев, такие «столкновения» действительно бывали, особенно в начале операции, но разговор (малоприятный для Жукова) шел не о «материальном обеспечении», а о реальных просчетах Жукова в руководстве войсками.
Гареев же договорился до того, что и Героя Советского Союза Штерну присвоили за успешное выполнение возложенных на него задач «особенно по материально-техническому обеспечению войск» (?!). Не знаю, сам ли это изобрел Гареев или «перестарался» аппарат его помощников. Во всяком случае в Указе сказано: «За героизм и мужество, проявленные в боях с японскими захватчиками».
В своей статье мы не приводили документы, разъясняющие обязанности Штерна, как старшего начальника, считая, что это и так понятно. Теперь же, исправляя эту ошибку, я процитирую два документа, подтверждающих как неискренность Жукова в беседе с Симоновым, так и комментарий на эту тему Гареева.
Вот извлечение из «Положения об управлении фронтовой группы», утвержденного 9 июля 1939 г. начальником Генштаба Б.М. Шапошниковым, в котором сказано:
«На командующего фронтовой группой возлагается:
1. Объединение и направление (выделено мной. — В. С.) действий 1 и 2 Краснознаменных армий, Забайкальского округа и 57 особого корпуса (Жукова! — B.C.).
2. Руководство оперативной деятельностью войск (выделено мной. — В.С), входящих в состав группы...»⁹⁸.
А вот второй документ — телеграмма от 15 июля 1939 г. Наркома обороны с объявлением выговора Г.И. Кулику: «...Главный Военный Совет обязывает Вас впредь не вмешиваться в оперативные дела корпуса (57-го — B.C.), предоставив это командованию корпуса и (внимание, sic! — B.C.) тов. Штерну (выделено мной. — B.C.)⁹⁹.
Таким образом, все стало на свои места: теперь любой грамотный читатель сам без труда определит разницу между задачами «объединения и направления действий», «руководством оперативной деятельностью» войск (в том числе и 57 ОК!) и «обеспечиванием тылов» жуковского корпуса.
Упорствуя в своем желании чем-то еще насолить Штерну, продолжая «поиск в темной комнате черной кошки, которая забыла туда забежать», Гареев пытается оспорить то, чего не было на самом деле — никто, ни мы, ни другие авторы никогда не опровергали очевидный факт; непосредственно войсками, ведущими боевые действия на Халхин-Голе, руководил именно Жуков, и его командирские права очевидны. Говорилось же о другом — о законной корректировке некоторых его невзвешенных решений вышестоящим начальником, и не более того! Но как говорит сам Гареев: «каждый военный человек был там, куда его направили по долгу службы». Вот где кто был и за что отвечал я достаточно подробно и разобрал. Если же следовать удивительной логике Гареева, то можно было бы договориться и до того, что при обороне Москвы он (Жуков), дескать, был не у дел («зам. по тылу», что ли?), так как подчиненные ему командармы были «на передовой», а он — на КП, только «обеспечивал тылы»? Нонсенс!
Поэтому гареевские научные изыскания на тему о расположении фамилий военачальников в поздравлении наркома обороны («такая расстановка., видимо отражала и ту роль, которую они сыграли в сражении») надуманы и в корне ошибочны, ибо согласно установленному порядку подобные поздравления начинали всегда с тех, кто непосредственно участвовал в боях, а таковыми являлись, войска 1-й армейской группы во главе со своим командиром Г.К. Жуковым и членом Военного совета М.С. Никишовым. Г.М. Штерн и член Военного совета Н.И. Бирюков как представители вышестоящей организации — «фронта», естественно, этот список замыкали. Поэтому слово «видимо», которое вставил в этом предложении Гареев, лишнее — вопрос предельно ясен и никаких оснований для глубокомысленного спора не имеет. Именно такой смысл заложен и в поздравлениях, к осмыслению которых решил вернуться Гареев.
Вот как сформирован текст поздравления, его начало, которое мы не привели в своей статье (о чем теперь жалею). «Поздравление Наркома обороны СССР бойцам и командирам, участвовавшим в боях (выделено мной. — В. С.) у реки Халхин-Гол по случаю победы над японскими войсками 29 августа 1939 года»¹⁰⁰.
Что же касается Указа о присвоении звания Героя Советского Союза, то и здесь все сделано по закону — героев расположили по алфавиту, поэтому Жуков первый, а Штерн — второй. Но еще раз повторяю, что Штерн награжден, конечно, не за достижения «особенно по материально-техническому обеспечению войск», определенные ему Жуковым и «примкнувшим к нему» Гареевым, а за реальные успехи фронтовой операции, к которой он (Штерн), как читатели теперь убедились, имел самое непосредственное отношение.
Продолжая разговор о «столкновениях» со Штерном, напомню, что в нашей статье приведены примеры 17 смертных приговоров, которые в отсутствие Штерна успел вынести Жуков. Но опять «вмешался» Штерн, и все 17 (!) приговоров были отменены Президиумом Верховного Совета СССР. Здесь впервые проявились крайне опасные симптомы наличия у Жукова неоправданной жестокости по отношению к подчиненным, в частности, непонятная склонность к поспешному вынесению смертных приговоров.
Вот типичный «расстрельный» жуковский документ (из числа 17 отклоненных), имеющий, однако, одну уникальную особенность, на которую специально обращаю внимание читателей — впервые в практике отечественного судопроизводства (при всем его очевидном формальном и реальном несовершенстве) в нарушение всех международных конвенций о защите прав человека (в т.ч. и подследственных), советский военачальник, в данном случае Жуков, додумался выступить с ходатайством лишить осужденных права подать кассационную жалобу и немедленно их расстрелять (это право, как мы знаем, сохраняется даже за теми нелюдями, которые убивали не один десяток безвинных граждан). Для тех, кто «сомневается в содеянном», текст этого уникального «обращения» цитирую полностью, сохранив орфографию документа.
«Обращение командования 57-го корпуса к Президиуму Верховного Совета СССР, народному комиссару обороны СССР и начальнику Генерального штаба РККА
г. Тамсак 27 июня 1939 г.
В 23 часа на полевом аэродроме Военный трибунал корпуса приговорил к расстрелу:
1. Капитан Агафонов Марк Прохорович, 35 лет, исключен из партии, в РККА с 1926 года.
2. Командир взвода лейтенант Дронов Сергей Никифорович, 23 лет, исключен из партии и из комсомола, в РККА с 1936 года.
3. Красноармеец Лагуткин Дмитрий Яковлевич, 24 лет, член ВЛКСМ, в РККА с 1937.
Агафонов, выполняя 19 июня по приказу командования боевое задание н являясь командиром отряда в составе 13 человек с бронемашиной БА-10, в полном вооружении и боеприпасами, противотанковым орудием на машине ГАЗ, одной машиной ГАЗ со снарядами, ночью, в силу преступной халатности сбился с пути и натолкнулся на заставу неприятеля. После короткого обстрела противником высланной вперед бронемашины, не дожидаясь ее возвращения, не выяснив обстановку, Агафонов в панике бежал в тыл, оставил бронемашину с экипажем, бросил машину со снарядами, водитель которого Лагуткин первый сбежал в тыл, оставил противогаз «БС», бросил дорогой каску, шинель и кобур с патронами. Дронов, находясь в разведке на бронемашине, после короткого обстрела противником, вместе с водителем и башенным стрелком, ввиду того, что машина левым колесом попала в окоп, бросил машину с пушкой, 2-мя пулеметами, комплектом боеприпасов, формуляр машины и картой, в панике бежал в тыл. В результате трусости и предательского поведения в первую очередь Агафонова, Дронова, Лагутина и 3-х других младших командиров, приговоренных к разным срокам лишения свободы, противнику сданы без боя бронемашина с боеприпасами и прочее, и грузовая машина с 260 снарядами.
В связи с боевой обстановкой и особой опасностью этого преступления, в порядке статьи 408 УПК РСФСР, ходатайствуем о непропуске кассационных жалоб Агафонова, Дронова, Лагутина и немедленного приведения приговора в исполнение (выделено мной. — B.C.).
Жуков
Никишов»¹⁰¹.
Это «обращение» достойно того, чтобы его хотя бы кратко прокомментировать. Итак, вина очевидна. Наказание неотвратимо и обсуждать тут нечего. Но справедливо ли определена мера наказания? Диапазон большой: разжалование, арест, расстрел и др. Какие же обоснования послужили для членов Кассационной комиссии ВС причиной признать недостаточно убедительными как сам неоправданно суровый приговор (расстрел), так и ходатайство Жукова? Скорее всего Комиссия могла учесть следующие обстоятельства (вариант): боевого опыта мало (или нет вообще); попали в крайне сложную боевую ситуацию, сбившись с маршрута (ориентироваться в монгольских степях сложно даже днем); нарвались ночью (самая сложная форма ведения боевых действий) на японскую засаду; броневик завалился в окоп — вести из него в таком положении бой экипаж уже не мог (от перечисления наличествующих пушек, пулеметов, формуляров и др. — его боеспособность не повышалась); в этой абсолютно проигрышной ситуации оставили (бросили) технику и отступили, «бежали в тыл»; из текста обращения не ясно, какие силы противостояли попавшим в засаду, — если считать, что они обязательно должны были погибнуть, но не отступить, то такая прямолинейная постановка вопроса во многом спорна и т. п.
Складывается впечатление, что Жуков, жаждущий этих бедолаг обязательно расстрелять, подобного разбирательства и опасался, поэтому контрольную процедуру попытался исключить, не считаясь с требованиями Закона. Но на этот раз не получилось...
Дальше — больше. Яограничусь только несколькими примерами, дабы избежать какого-либо упрека в необъективности попыток Штерна ввести Жукова в рамки «законодательного поля». Однако из этого доброжелательного урока Жуков, похоже, никаких реальных выводов не сделал. Если на Халхин-Голе он пытался, подменяя суд и его решения, сам объявлять приговоры («Трибунал. Судить. Расстрелять» и подпись), то в последующем он схему несколько изменил и перешел на формулировки — «расстрелять и судить».
Заканчивая эту малоприятную тему, из всего многочисленного арсенала подобных «воспитательных мероприятий» Жукова приведу лишь два примера.
1. Допустив грубую ошибку и загнав в ходе Ржевско-Вяземской операции (1942 г.) буквально в западню под Вязьму главные силы 33-й армии, Жуков стал искать «виновных». Нашел быстро: это командир 329-й СД полковник К.М. Андрусенко, которого он, не мешкая, приговорил к расстрелу. Однако несправедливый смертный приговор Президиумом Верховного Совета СССР и на этот раз был отменен. «Недорасстрелянный» же Андрусенко 15 января 1944 г. получил звание Героя Советского Союза (войну окончил командиром 55-й СД).
2. Открыто возражая против жуковских командно-воспитательных методов, командующий 43-й армией генерал К. Голубев 8 ноября 1941 г. докладывал Сталину: «... на второй день по приезде меня обещали расстрелять, на третий день отдать под суд, на четвертый день грозили расстрелять перед строем армии»¹⁰².
Уместно добавить, что из русского издания книги Эйзенхауэра наша цензура специально изъяла его беседы с Жуковым, в том числе поразившее «Айка» описание Жуковского метода преодоления минных полей «с помощью пропущенной через них пехоты как интересного тактического приема»¹⁰³.
Вся эта свойственная сталинскому периоду преступная вседозволенность элитной номенклатуры в обращении с «человеческим материалом», «массами» и «винтиками», когда Закон и Законность были понятиями абстрактным, к сожалению, распространилась и на армию. Прикрываясь якобы условиями военного времени, расстрельные приговоры раздавались направо и налево (не является исключением и Жуков), многие военачальники освоили метод «палочного» руководства и т. п.
Кстати, в императорской армии какое-либо физическое оскорбление действием офицера (насилие — «палкой вдоль хребта») хоть в мирное, хоть в военное время было невозможно, ибо по всем положениям гарантированная неприкосновенность личности была неразрывно связана с недостаточно знакомым нам понятием Офицерской Чести. Поэтому многочисленные случаи, когда в Великой Отечественной войне комдивы или командармы лупили палкой подчиненных офицеров, в «царской» армии были невозможны — избиваемый, не задумываясь, применил бы против обидчика оружие, не взирая ни на должность, ни на звание последнего.
В обстановке беззакония и неуважения личности махровым цветом расцвела и «плановая» деятельность «смершевцев». Согласно данным, опубликованным профессором В. Наумовым, в армии из числа 994 тыс. осужденных, более 157 тыс. были расстреляны («не считая десятков тысяч расстрелянных без суда»!)¹⁰⁴. Если учесть, что, согласно данным Генштаба, в ходе войны средняя численность (не штатная!) стрелковой дивизии не превышала 5,5-6 тыс. человек, то получается вот такая позорная арифметика: без помощи всяких там фон боков, манштейнов, клюге и им подобным было уничтожено до 29 наших дивизий. А это (вариант, так как составы армий и фронтов разнились) порядка 5-и армий, то есть — целый фронт! Кроме этого, 72 тыс. офицеров были направлены в штрафные батальоны (комсостав почти 120 дивизий!). Чтобы ощутить на каком «доказательном» уровне проводилась вся эта вакханалия, рекомендую (только тем, кого отсутствие правды о войне действительно тревожит) прочесть статью фронтовика В. Вильчинского «Было и так»¹⁰⁵.
Завершая разговор о Штерне, должен отметить следующее. Согласившись, что «не совсем справедливо» (достаточно иезуитская формулировка) ставить Штерна в один ряд с Куликом и Мехлисом, Гареев так и не понял (или сделал вид, что не понял!) — истинные заслуги Штерна перед Родиной совсем не те, которые он со всей энергией столь долго и так упорно оспаривал. Остается только повторить сказанное в нашей статье о Штерне то, что не без умысла проигнорировал Гареев: «Проявив удивительную прозорливость и настойчивость, он сумел в чрезвычайно сложных условиях (не испугался, ведя принципиальные споры с недовольными Сталиным и Ворошиловым. — B.C.) добиться специального решения Политбюро ВКП(б) о приведении войск Дальнего Востока в боеготовое состояние, что в последующем, осенью 1941 года, сыграло огромную роль при обороне Москвы... Оценивая этот факт сейчас, можно сказать, что еще зимой 1939/40 года были заложены основы нашей декабрьской победы под Москвой в 1941 году. В этом заслуга командарма Штерна... Трудно себе представить, чем бы закончилось сражение под Москвой, если бы туда не были переброшены готовые к бою дивизии с Дальнего Востока»¹⁰⁶.
Уместно напомнить, что именно такие — «переброшенные и готовые к бою дивизии с Дальнего Востока», например 32 СД полковника В.И. Полосухина и 82 МСД генерала М.И. Орлова, остановили 1-3 декабря 1941 г. уд. Акулово части 292 ПД немцев, рвавшиеся к Кубинке.
Итак, все предельно ясно, вопрос исчерпан.

III

После прочтения в статье Гареева раздела «Уроки и выводы» (подведение итогов боевых действий у р. Халхин-Гол) хотелось бы обратить внимание читателей на три момента.
1. Давая оценку этой боевой операции Гареев приводит довольно странное высказывание западного историка Ингерсолла (который во время Второй мировой войны был всего-то репортером на Западном фронте): «Победа над Германией была прямым результатом битвы на реке Халхин-Гол...» (дальнейшие его «рассуждения» о превосходстве этой операции над победой Ганнибала в битве с римлянами я, дабы не втягиваться в некое подобие схоластических споров, комментировать не буду из-за очевидной надуманности и абсурдности такого сравнения битв методом «перепрыгивания» через века).
Такое сопоставление «результатов», носящее скорее экзотический нежели научный характер, вряд ли сможет хоть в какой-то мере удовлетворить серьезных историков, относящихся к оценке боевых действий нашей армии более объективно и взвешенно. Естественно, к их числу я не отношу тех, кто итоги любого удачного (да и неудачного!) нашего сражения превращают в восторженную оду победителю.
Все дело в том, что западные исследователи, такие как упомянутый Ингерсолл, а также Спар, Солсбери, Лукас, Штахель и многие другие/ которые пытаются анализировать события, происходящие в нашей стране (и армии), практического доступа к советским военным архивам не имели и вынуждены были заниматься, в основном, (кто лучше, кто хуже) компиляцией материалов открытой отечественной печати — журналов, газет, воспоминаний участников войны и др. И это их беда, а не вина, ибо преобладающее большинство работ, с которыми они были вынуждены иметь дело, в силу закрытости советского общества, как правило, недостаточно объективны из-за идеологической зашоренности — создана целая гирлянда исторических мифов, не дается объективная оценка боевых операций, неверно указываются реальные потери войск и т. п.
Подобные «данные» все годы публиковались и о событиях на реке Халхин-Гол (в чем читатель без труда убедится, внимательно прочтя последнюю хвалебную оду Гареева, не отметившую никаких недостатков в ходе тех напряженных боев). Видимо таким материалом и пользовался историк Ингерсолл. Однако справедливости ради, следует отметить, что собственные «западные» события (в том числе и ход боевых действий во 2-й Мировой войне) все эти историки осветили значительно объективней и полней, чем мы свои.
Но читатели должны знать, что сразу после окончания халхингольской операции представителями Генштаба и непосредственными участниками боев был составлен и подготовлен к печати сборник с подробным анализом хода боевых действий и всех выявленных недостатков. Маловероятно, чтобы после ознакомления с этим объективным «разбором полетов» Ингерсоллу пришла бы в голову мысль одаривать читателей столь революционными выводами и сравнениями.
Дело в том, что Жуков, вступив в должность начальника Генштаба, первым делом затребовал этот сборник к себе и после ознакомления запретил (!?) его печатать, направив «в дело». Это как бы «де-юре». А вот «де-факто» — за прошедшие десятилетия ни один историк на материалы этого доклада (должного бы находиться «в деле») не сослался. Судьба этого сборника сегодня неизвестна (подробнее в статье «Коллективная псевдореминисценция». — ВИА, № 9(57) за 2004 г.).
2. Представляется более чем странным утверждение Гареева о том, что из-за событий на Халхин-Голе якобы «почти на два с половиной года оттянуто вступление Японии во Вторую мировую войну».
Однако известно, что Япония, прежде чем решиться на подобные действия, рассматривала сложнейшие геополитические проблемы, определяя возможность вести сухопутные и морские операции на огромных просторах Юго-Восточной Азии (Китай, Индокитай и др. страны), богатых стратегическим сырьем (основными соперниками в борьбе за влияние в Азии считались США, Великобритания и Франция).
Заключив в 1936 году с Германией «Антикомминтерновский пакт» и в 1940 «Тройственный пакт» (с Германией и Италией) Япония в основу своих прогнозов закладывала только успехи Германии. Поэтому не точная оценка к исходу 1941 года действий немецких войск на фронтах Европы (полный успех) и России (частичный) и отсутствие глубинного анализа в целом всей ситуации противостояния воюющих сторон, а также перспектив их возможного развития, и послужило причиной принятия Японией ошибочного решения о вступлении во Вторую мировую войну внезапным нападением 7 декабря 1941 г. на американскую базу Пёрл-Харбор.
Что касается планов Японии вступить в войну с СССР, то, несмотря на наличие заключенного с нами 13 апреля 1941 г. пакта о нейтралитете, она не отказывалась от намерений такую агрессию совершить, исходя из тех же предпосылок — зависимости от успехов действий немецких войск против СССР. К окончательному решению Япония пришла с большим трудом из-за наличия серьезных разногласий внутри правительства трех различных по взглядам влиятельных группировок.
Полную ясность в этом крайне важном для нашей страны вопросе внесли уникальные по своей значимости донесения безусловно одного из лучших разведчиков XX века Рихарда Зорге:
30 июля 1941 г. — «... Япония может начать войну, но только в том случае, если Красная Армия фактически потерпит поражение (выделено мной. — B.C.) от немцев...»¹⁰⁷.
14 сентября 1941 г. — «... Японское правительство решило не выступать против СССР... Боевые действия могут начаться предстоящей весной, если СССР потерпит поражение... (выделено мной. — B.C.)»¹⁰⁸.
4 октября 1941 г. — «... Войны против СССР в этом году не будет»¹⁰⁹.
Октябрь 1941 г. — «Задание в Японии выполнено. Войны не будет (выделено мной. — B.C.). Отзовите нас в Москву или пошлите в Германию. Рамзай»¹¹⁰.
Оценивая действия Японии, становится ясно, что на фоне столь масштабных коллизий, события на Халхин-Голе представляют собой только эпизод предшествующих крупных боевых столкновений, который к вступлению Японии во Вторую мировую войну (как и против СССР), вопреки утверждениям Гареева, никакого отношения не имеет, ибо «точка отсчета» при принятии этого ошибочного решения у японских стратегов была совсем другой.
3. Определив значение этой победы как «огромное», историк Гареев явно переборщил. Подобная оценка находится в очевидном противоречии как с масштабом происшедших событий, так и с последующими преобразованиями Красной Армии. Безусловно, были сделаны определенные выводы и осуществлены дальнейшие усовершенствования в организационной структуре войск, тактике боевого применения танков, артиллерии, авиации и др. Если короче — была оперативно произведена необходимая «корректировка». Однако столь категорично представлять дело так, будто до халхингольских событий Красная Армия не имела ни достаточно глубоких теоретических разработок как грамотно вести боевые действия, ни соответствующей организационной структуры войск, и только десятидневная успешно законченная операция, дескать, перевернула все «вверх дном» (отсюда и ее «огромное», по Гарееву, значение), верно лишь отчасти, ибо оснований для подобных утверждений слишком мало.
Таким образом, Гареев утверждает: значение «огромно». Мы же выбирали более объективную и взвешенную оценку происшедших событий, достаточно далекую от гипертрофированной гареевской. Мнения «сторон» разошлись. А что, если этот спор рассудит главный участник тех боев Георгий Константинович Жуков? Возможность такая имеется, но для этого давайте вернемся в далекий 1945 год и не в словесной перепалке, а по документам, которые до последнего времени не были известны широкому кругу читателей, попробуем найти истину.
Итак, Берлин, 1945 год, 7 июня.
«Пресс-конференция главнокомандующего советскими оккупационными войсками в Германии о ходе и итогах Берлинской операции.... Присутствуют иностранные корреспонденты, прибывшие из Москвы (11 чел.), и представители советской прессы в количестве 8 чел. ...Затем тов. Жуков, открыв конференцию, начал кратко отвечать на вопросы.
...22. Магидов: просит рассказать маршала о его опыте боев на Дальнем Востоке.
Жуков: Мне было поручено провести операцию на Халхин-Голе. Эта операция имела локальный характер и поэтому едва пи представляет особый интерес (выделено мной. — B.C.).
23. Фишер и Шапиро: просят маршала в двух словах рассказать об этой операции.
Жуков: Операция на Халхин-Голе интересна лишь в том отношении, что за 10 дней Красная Армия полностью окружила и уничтожила всю японскую армию, находящуюся в этом районе...»¹¹¹.
Чудеса какие-то! Жукова еще никто в отсутствии скромности не обвинял (как раз наоборот), однако маршал, будучи главным действующим лицом тех событий, не увидел то судьбоносное значение этой операции («едва ли представляющей особый интерес»!).
Читатель теперь сам легко убедится — с учетом ясных разъяснений маршала Жукова каких-либо дополнительных обоснований неточной оценки Гареевым боев на Халхин-Голе и их «огромном значении» не требуется.

читать дальше